Пожалуйста, не в дайджест и не в обзоры!!!
Необходимое предисловие:
Во всём виновата Созвездие Гончих Псов. Она на свой ДР попросила написать Джареда, который, чтобы обнять Дженсена, должен привстать на мысочки. Какая педофи... прелесть, подумала я и решила написать на АУ-фест ретеллинг "Лолиты". Правда, не успела. Но фик всё равно написала. Ну, как у меня обычно бывает, от первоначального сюжета остались рожки да ножки, а от "Лолиты" тут разве что разница в возрасте Джеев и переделанный эпиграф. В тексте, как в СССР, секса нет, но есть некоторые моменты не для широкого круга читателей, поэтому я ставлю рейтинг R. Вообще, это скорее не текст, а несколько отрывочных зарисовок.
И да, не бечено, потому что Котик выпилит половину, столь дорогую моему сердцу.
Название: Джей
Автор: Тёмная Нимфа
Размер: ~ 4 300 слов
Пейринг: J2 (AU)
Категория: слэш
Жанр: драма и, как любят теперь говорить критики СПН-фандома, социалка
Рейтинг: R
Дисклаймер всё чужое
Предупреждение: большая разница в возрасте персонажей
Джей
Он был Джаред, просто Джаред, по утрам, лохматый, сонный,
ростом в четыре с половиной фута
(без двух вершков и босой).
Он был Джара в джинсовых бриджах с заплаткой на колене
и футболке с выцветшим принтом
неизвестной мне молодёжной поп-группы.
Он был Джей-Ти в школе, послушный, прилежный мальчик.
Он был Джаред Тристан на пунктире бланков.
Но рядом со мной он был всегда: Джей.
ростом в четыре с половиной фута
(без двух вершков и босой).
Он был Джара в джинсовых бриджах с заплаткой на колене
и футболке с выцветшим принтом
неизвестной мне молодёжной поп-группы.
Он был Джей-Ти в школе, послушный, прилежный мальчик.
Он был Джаред Тристан на пунктире бланков.
Но рядом со мной он был всегда: Джей.
Это случилось одним далёким летом, жарким, тягуче-сладким, как кленовый сироп, которым так любил за завтраком поливать блинчики мой Джей. Мой недостижимый мальчик, мой жеребёнок. Но обо всём по порядку.
Я тогда, известный и даже, пожалуй, претендовавший на модность, писатель, жарился в ЭлЭй, городе из стекла и металла, который раскалялся подобно чугунной сковородке на адской кухне. Сошедший с ума ртутный столбик термометра каждый день улиткой полз всё выше и выше, покоряя деления, а я мечтал поселиться в рефрижераторе, прихватив с собой лишь пишущую машинку да кипу бумаги. Мой агент, Стэн, заметив состояние варёного яйца, в котором я прибывал последние недели три, при нашей очередной встрече задумчиво выкурил папироску и хлопнул меня по плечу:
– Как тебе идея пожить пару месяцев на настоящем техасском ранчо?
– Ты обзавёлся ранчо? – удивился я.
На секунду я представил себе Стэна, щегольски разодетого в свой приталенный пиджачок цвета ультрамарин и узкие брючки, белую рубашку с крошечными круглыми перламутровыми пуговицами и накрахмаленными манжетами, с его в высшей мере очаровательной улыбкой и идеально уложенной, волосок к волоску, причёской, ковырявшемся вилами в коровьем навозе.
– Шутишь? – фыркнул Стэн. – У меня был друг по Техасскому университету, Джеральд, скончался несколько лет назад – рак горла, будь он проклят, – выбив из пачки новую папироску, Стэн подкурил. – В своё время он приобрёл ранчо, спустив на него последние деньги, так что это всё, что после его смерти досталось молодой безутешной вдове. Она женщина приличная, аккуратная, растит сына, лет двенадцати. Мальчонка, конечно, сущий дьяволёнок и, по моему убеждению, нуждается в розгах, но не думаю, что он будет тебе досаждать. Они очень бедствуют: хозяйка ранчо из неё никудышная, а управляющие кругом воры и мошенники. Хочешь, я договорюсь, что ты снимешь у них половину дома за умеренную плату?
Я в задумчивости поскрёб отросшую щетину на подбородке – идея сбежать из проклятущего подрумяненного города казалось весьма заманчивой, но… ранчо? Видимо, смятение отразилось на моём лице, потому что Стэн, приняв вид весьма мечтательный и воодушевлённый, принялся расписывать прелести деревенской жизни:
– Вблизи ранчо есть речушка, узкая, но глубоководная, быстрая, холодная. У них зелено, растёт сад, да и земли много, тихо. Будучи студентом, я гостил там, – вздохнул он. – Знал бы ты, каким домашним молоком поила нас матушка Джеральда. Она ставила на стол запотевшую банку и снимала сверху молока жирные сливки, на два пальца. А персиковые пироги! Я никогда после таких не пробовал.
– От молока у меня несварение, – усмехнулся я. – Мне бы что-нибудь покрепче.
– Есть и покрепче, – подмигнул Стэн, попыхивая папироской. – Джеральд в своё время хвастался, что его жена готовила лучшее на весь Техас вино из розовой сливы. Даже пробовать давал. Весьма неплохо, доложу я тебе. Якобы рецепт вина её отец привёз с острова Тиниан. Он, начиная с Гуадалканала, считай, целиком прошёл тихоокеанскую мясорубку – вернулся без ноги, с парой десятков золотых зубов, выдранных у мёртвых япошек, и рецептом вина. Правда, я считаю, старик брехал, – Стэн повозил папироской в пепельнице. – Ну откуда на Тиниане розовые сливы?
– Не знаю, – пожал я плечами.
– Вот и я не знаю, – задумчиво пробормотал Стэн. – А на ранчо всё-таки съезди. Хорошо там, хотя и скучно. Но да тебе сейчас скучать некогда.
Это было правдой – в голове у меня жил недописанный роман, герои которого так и рвались на бумагу, и я был не прочь уединится с ними где-нибудь вдали от цивилизации и плавившегося на солнце вонючего асфальта. Поэтому мы ударили со Стэном по рукам, и он, пообещав в кратчайшие сроки всё уладить, распрощался со мной.
Много позже я часто задумывался, знай тогда, чем обернётся для меня эта поездка, согласился бы я на неё с таким лёгким сердцем или нет. Наверное, всё равно бы согласился, потому что считал, в жизни должно всё испытать и попробовать.
Итак, Стэн улаживал с вдовой, миссис Падалеки, все вопросы, я паковал вещи, а солнце продолжало нещадно печь наши постепенно лысевшие головы.
***
Миссис Падалеки оказалась женщиной высокой – чуть ли не выше меня самого – иссохшей от горя и отчаяния. Выцветшие от пролитых слёз когда-то голубые глаза смотрели на мир безучастно; на лице её ещё сохранились следы былой красоты, но по всему было видно, что та увядала с каждым днём.
– Шерон, – она протянула мне руку, под папиросной кожей которой змеились голубые вены.
Мы стояли на крыльце дома, построенного в колониальном стиле, одноэтажного, уже тронутого временем.
– Дженсен. Очень приятно, – представился я.
– Так, стало быть, вы писатель? – полюбопытствовала Шерон.
– Отчасти, – кивнул я, и скрипнувшая под ногой половица будто подтвердила мои слова.
– Как интересно, – она улыбнулась чуть кокетливо, но флирта во всей ней не было уже ни на унцию, так что гримаска вышла жалкая, и выглядело всё это так, словно списанная хромая кляча, заслышавшая звуки бравурного марша, пустилась в галоп. – Но что же мы стоим на пороге, проходите! Давайте я покажу вам дом.
Новое моё жилище оказалось просторным, светлым и чисто прибранным; оставалось только надеяться, что в стенах не жили муравьи.
– Вот кабинет, а вот спальня, – указала Шерон на две смежные комнаты. – Прошу вас, располагайтесь. Стэн сказал, что вы оплатите полный пансион, – чуть помолчав, добавила она.
– Да-да, – я внёс свои вещи в спальню и поставил чемодан рядом с комодом.
– Мы здесь рано завтракаем, – сцепив пальцы в замок, она стояла передо мной прямая, как жердина, словно провинившаяся ученица перед преподавателем, – не то, что городские.
– Вы можете оставлять мне приготовленное, – сказал я. – А впрочем, возможно, я и сам начну вставать с петухами.
Она не улыбнулась даже:
– Хорошо. Если что, моя спальня за стеной. Комната в конце коридора – Джареда, моего сына. Я вас позже познакомлю – он сейчас носится где-то с соседскими мальчишками. У Чатфильдов – их земли начинаются прямо за нашими – детей, как котят у блудливой кошки. А пока отдыхайте. Ужин будет в шесть. Мы и ложимся тоже рано.
Я кивнул, и Шерон вышла.
***
В тот вечер с Джаредом мне так и не удалось познакомиться. К ужину он не явился, а уж когда пришёл домой – о чём мне доложила визгливая ругань Шерон, которая громко отчитывала сына – я распаковывал вещи и решил не высовываться в коридор.
Джаред ловко скрывался от меня целую неделю, из чего я сделал вывод, что он попросту не хотел со мной общаться, поэтому настаивать не стал, решив, что, если маленький дикарь захочет, то покажется самостоятельно. Так и вышло.
Однажды, ближе к полудню, я с комфортом развалился в плетёном кресле, стоявшем в резной тени низкорослых коряжистых деревьев. На столике передо мной лежала свежая рукопись, в которую я, перечитывая, вносил кое-какие правки. Балуясь сигареткой, я с наслаждением выдыхал дым и размышлял, не отправиться ли мне на кухню заварить себе кофе.
– Привет, – высунувшаяся из-за моей спины детская ладошка с цепкими пальцами схватила со столика поблёскивавшую серебристым боком бензиновую зажигалку.
– Куда? – я перехватил тонкое запястье, которое с лёгкостью поместилось в кольце из моих большого и указательного пальцев.
– Я только посмотрю и сразу отдам, – передо мной предстал мальчишка, загорелый, вихрастый, улыбчивый, словно солнце на дорожных щитах Флориды.
– Ты Джаред? – спросил я.
– А ты наш новый постоялец? – он по-собачьи склонил голову на бок, разглядывая меня с интересом первооткрывателя.
– Я Дженсен, – представился я.
Джаред кивнул только, не сводя вожделевшего взгляда с зажигалки, и я, улыбнувшись, протянул ему её. Он покрутил серебристый прямоугольник и так и сяк, рассматривая, потёр пальцем зипповскую гравировку, отщёлкнув крышку, отшатнулся от вспыхнувшего огонька и засмеялся сам над собой.
– Ве-е-ещь, – с уважением протянул Джаред, возвращая мне зажигалку. – Круто. Была бы у меня такая, Чатфильды лопнули бы от зависти.
Я улыбнулся и убрал зажигалку в нагрудный карман. Джаред обошёл плетёное кресло и, нависнув из-за плеча, с детской непосредственностью вторгаясь в личное пространство, сунул свой измазанный вареньем нос в рукопись:
– Что ты пишешь?
– Роман, – ответил я, морщась – волосы Джареда щекотали мне правую ноздрю. – Это не детская книга, тебе будет не интересно.
Джаред с минуту читал напечатанные строки, шевеля вишнёвыми губами с обгрызенной в уголках кожицей, а я сидел и пил его запах, терпкий, острый, мальчишеский. Волосы его пахли ковылём, жёлтой пылью и приключениями, а сам Джаред – жженым сахаром, приготовленным его матушкой на завтрак бисквитом и розовой жвачкой.
Наконец он выпрямился и зевнул:
– Скукота.
Он ещё немного постоял передо мной, покачиваясь с пятки на носок, а затем сообщил:
– Можешь звать меня Джей. И, кстати, я уже вовсе не ребёнок.
Я лишь усмехнулся, но Джаред, опустив голову, вдруг метнул на меня такой взгляд из-под чёлки, что опалило жаром. Лицо его приобрело какое-то хищное, столь не свойственное детям, выражение, но секунду спустя он уже широко улыбался, демонстрируя премилые ямочки на щеках. Видимо, мне всё же напекло макушку солнечными лучами, с лёгкостью находившими себе лазейки в скудной листве, если начало мерещиться такое. Я подумал, что теперь Джей, видимо, снова исчезнет, но он, отойдя шагов на пять, плюхнулся пузом в пыль дорожки, достал из кармана маленькое увеличительное стекло и, болтая в воздухе ногами со съехавшими к бёдрам штанинами, принялся жечь муравьёв.
Я, спрятавшись за рукописью, исподтишка изучал его. Матушка моя, поджав губы и покачав головой, сказала бы, что Джей был не красив и, видимо, хворен. Он не походил на упитанных, розовощёких детей, так любимых ею, молочно-бледных, с причёсанными на пробор волосами и коровьими глазами. Нет, Джей был тонкокостен, жилист и смугол – лишь из-под чуть съехавшего пояса штанов виднелась полоска светлой, незагорелой, кожи. Он в раздражении отплёвывался от лезших в рот длинных патл, которые определённо не мешало бы вымыть, хмурил тонкие брови и морщил вздёрнутый, широкий нос, наблюдая за скорым отступлением муравьёв. Он казался весь каким-то ломким, угловатым, отчасти хрупким и напоминал мне неокрепшего жеребёнка – у Джея и колени были лошадиные, круглые, ссаженные до бурой корочки, замазанной лечебной мазью.
Нравился ли он мне? Несомненно. Признаться, иногда я заглядывался на мальчиков лет четырнадцати-пятнадцати. В них было что-то притягательно юное, воздушно-одуванчиковое; они покоряли меня своей простотой и неопытностью, ещё наивной восторженностью этим миром, которую я давно утратил. Меня не интересовали красивые юноши, знавшие цену своей внешности. О нет! Моё сердце заставляли биться чаще именно такие, как Джей, зверёныши, неприрученные, строптивые, диковатые. Часто при виде них я испытывал смутное томление, но будучи по натуре человеком замкнутым, я мало с кем общался, предпочитая сидеть взаперти в своей квартире, так что мальчики эти оставались для меня в недосягаемости, и я лишь изредка позволял себе кое-какие непристойные фантазии, не более.
***
С того дня Джей больше не прятался от меня – если бывал дома, даже крутился где-то поблизости. Он оказался взбалмошным, капризным, со вздорным характером, больше подходившим старику, вечно недовольному нанятыми для него заботливыми детьми сиделками. Шерон в воспитании сына не преуспела: то была с ним излишне строга, то баловала, закармливая чипсами и конфетами.
– Ему так не хватает крепкой мужской руки, – частенько вздыхала она. – Я и представить боюсь, каким он станет лет в пятнадцать.
Я обычно старался избегать подобных разговоров и быстро скрывался в своей комнате.
Вскоре Джей начал заглядывать в мой кабинет, когда я работал. В первый раз он внимательно осмотрел печатную машинку и остался доволен тем, что я позволил ему попечатать.
«Он мужик из Алабамы, у него полно бананов», – написал Джей. – Тебе не надоедает торчать тут каждый день?
– Это моя работа, – я вынул лист из печатной машинки и протянул ему.
Сложив его вчетверо, он сунул лист в бездонный карман штанов, в котором чего только не хранилось, и вдруг бесцеремонно уселся ко мне на колени.
– Я важный, – сказал он. – Я взрослый. Я целый день работаю.
– Что ты себе позволяешь? – возмутился я.
– А ты что себе позволяешь? – дёрнул плечом Джей, отмахиваясь от меня, словно от надоедливого комара.
Он сцапал со стола мой Паркер и теперь трогал острый кончик пера указательным пальцем. Согнувшись, он принялся выводить какие-то каракули на бумаге, и его остро выпиравшие шейные позвонки, округлые, аккуратные, оказались прямиком перед моими губами – я даже дышать перестал. Кожа его загривка была гладкая, покрытая канареечным пушком, которую хотелось потрогать, приминая еле заметные волоски. Джей поёрзал, устраиваясь удобнее, и я спихнул его со своих коленей, потому что это было уже чересчур.
– Ты мне мешаешь.
– А ты мне мешаешь: это должен был быть истребитель, – он с сожалением взглянул на свой рисунок и лягушонком попрыгал к двери, напевая: – Он бьёт жену, не стыдно ему, мужику из Алабамы.
***
По вечерам я пристрастился выпивать пару бокалов сливового вина по тому самому трофейному рецепту, о котором рассказывал Стэн, и выкуривать сигаретку. Когда на ранчо опускались сумерки, густые, чернильно-чёрные, и зажигались яркие лампочки низких летних звёзд, я выбирался из своей комнаты на улицу, вдыхал полной грудью звеневший стрекотанием цикад воздух и располагался в садовых качелях. Изредка ко мне присоединялась и Шерон – она складывала руки на коленях и обычно смотрела куда-то вдаль, тяжело вздыхая. Если Джею было нечем заняться, он тоже прибегал, протискивался между нами, ёрзая, облокачивался на мать и закидывал мне на бёдра свои длинные, тощие, скрещенные в лодыжках, ноги. Шерон принималась вздыхать в два раза чаще, а я отвешивал наглецу звонкий шлепок по бедру.
– Не больно, – показывал мне язык Джей, даже не думая менять позу.
Он всегда был горячим, нагретым за день щедрым на лучи техасским солнцем, улыбался мне нагло, и меня бросало в постыдный жар от его близости.
Раз как-то мы засиделись допоздна. Джей крутился, как лисёнок, пока, наконец, не заснул, чуть ли не в клубок свернувшись у меня на коленях.
– Вымотался за день, – шепнула Шерон. – Не поможете перенести его в спальню?
Отказать ей не было убедительной причины – разве что только начинавшийся у меня радикулит – так что я подхватил Джея на руки и с осторожностью пошёл в дом. Комната его оказалась перевёрнутой вверх тормашками, я обо что-то спотыкнулся – Шерон пробормотала какие-то слова извинения, но я, признаться, не расслышал их, опуская Джея на постель.
– Придержите его, пожалуйста, – Шерон стянула с сына грязную футболку и вымазанные травяным соком штаны. – Опять всё в стирку, – она, покачав головой, вышла в коридор, а я, одеревенев, так и остался стоять над кроватью.
Джей, приоткрыв рот, дышал размеренно; каштановые волосы его рассыпались по белой наволочке подушки. Я осматривал его худое тельце: остро выпиравшие ключичные кости, розовые соски, впалый живот с впадинкой пупка, наполовину скрытой резинкой хлопковых трусов. На глаза ему падала тёмная прядка, и я занёс было руку, чтобы откинуть её, но вовремя остановился, накинул на Джея лёгкое одеяло и быстро удалился к себе.
***
Как я уже говорил, у Джея был ужасный характер. Иногда на него находила дурь, и тогда он с самого утра пререкался с матерью. В одно воскресенье ему вздумалось не ехать в церковь, так что после небольшого скандала, Шерон, плюнув на бессмертную душу сына, уехала одна, крикнув на прощанье, что Джей попадёт в ад. Возможно, Джею и было уготовано место на адской жаровне, не знаю, но меня за всё чаще посещавшие по отношении к нему грязные мысли точно сам Диавол ждал с распростёртыми объятиями. Джей, впрочем, ничуть не испугался и тут же сбежал на улицу – кажется, у него были планы по завоеванию обнаруженной накануне колонии жуков-навозников.
Вскоре он, правда, вернулся, протопал на кухню и принялся, судя по звукам, рыться в шкафах. Мне отчего-то не работалось, так что, когда громыхание стихло, однако входная дверь так и не хлопнула, я поднялся из-за стола и направился на разведку. Джей сидел на стуле, болтая одной ногой, а вторую подогнув под себя, и рассматривал внушительную свежую ссадину на колене.
– Как это тебя так угораздило? – спросил я.
– Упал, – буркнул Джей. – А мама куда-то аптечку засунула – найти не могу.
Я присел на корточки, разглядывая рану:
– Надо промыть хотя бы мылом.
– Мыло щиплется, – нахмурил лоб Джей. – Надо её зализать, так собаки делают, я видел, – и он, опершись пяткой о сидение стула, ткнул коленкой мне в губы.
– Ты мне предлагаешь что-ли?.. – опешил я от такой наглости.
– Я сам не достану, – смешно высунув язык, он согнулся, но, действительно, облизать собственную коленку с пострадавшей стороны ему не удалось бы.
– В собачьей слюне, в отличие от человеческой, содержится специальный лечебный фермент… – жалко пробормотал я, будучи уже не в силах отказаться от того, чтобы дотронуться своими скрюченными от желания пальцами до него, огладить худое бедро, покрытое крыжовенными волосками.
– У меня будет заражение крови, и я умру, – хорошо поставленным голосом драматического актёра произнёс Джей, и я сдался.
Для удобства обхватив его за икру, чтобы зафиксировать ногу, я вначале провёл языком вкруг раны, ощущая во рту горечь жёлтой техасской пыли, а затем вкусил райского плода. Я стоял на коленях перед Джеем, поклоняясь ему словно божеству, и вылизывал его, ощущая себя животным. Он внимательно смотрел на меня, не мигая, лишь изредка морщась от боли, когда я надавливал чересчур сильно. Он был медно-солёный и одновременно сладкий на вкус. Не удержавшись, я погладил его длиннопалую мартышечью стопу, помассировал пальцами подошву – Джей хихикнул и выпрямился:
– Всё. Хватит, – он отпихнул меня, вскочил легко на ноги и похромал к двери.
А я так и остался сидеть на полу, стыдясь и одновременно сходя с ума от того, как сладко ныло в паху.
Вечером Джей щеголял новеньким пластырем и хитро поглядывал на меня, старого морального урода.
***
С тех пор я потерял покой. Джей же продолжал крутиться вокруг меня, от чего мне было ещё хуже.
– Ему не хватает отца, – говорила Шерон – на что я лишь кивал, впрочем, не имея по этому вопросу собственного мнения. – Знаете, только Джеральду он позволял называть себя «Джей».
Что я мог ответить ей на это?
***
Одной ночью мне долго не спалось, видимо, виной всему был свет полной луны, с любопытством заглядывавшей в комнату сквозь щель в не до конца задёрнутых шторах. Услышав лёгкое поскрёбывание, я вначале решил, что это мышь шебаршит в углу, однако дверь, скрипнув, приоткрылась, и в комнату просунулась лохматая голова.
– Джей?
Он гулко прошлёпал босыми ступнями по деревянному полу и остановился у моей кровати:
– Мне кошмар приснился.
– Эм… – многозначительно выдал я, оглядывая его.
На Джее были надеты лишь болтавшиеся на тазовых костях короткие пижамные штаны, подтянув которые он пояснил:
– Мне страшно. А мама ругается, если я прихожу к ней по ночам, говорит, взрослый уже, – выпятив подбородок, он опустил взгляд в пол и почесал живот.
Сердце моё забилось чаще:
– И что я должен сделать?
Джей, не поднимая взгляда, пожал худыми плечами, а затем юркнул ко мне под одеяло, прижимаясь тёплым боком.
– Джей, – выдохнул я, отстраняясь, – ты… я… – все слова застряли у меня в горле. – Подумай, что скажет твоя мама, когда увидит нас в одной постели!
– Она обычно принимает снотворное по вечерам и крепко спит до самого утра, – доверительным тоном сообщил мне Джей. – Она ни о чём не узнает.
– Тогда почему бы тебе не залезть под одеяло к ней, – предпринял я последнюю попытку.
Он посмотрел на меня тёмным, не читаемым взглядом, а затем шепнул:
– Не прогоняй меня, Дженсен, мне же страшно.
– Хорошо-хорошо, – я лучше укрыл его одеялом. – Что же тебе приснилось: страшный зелёный монстр из шкафа или, может быть, Бугимен?
– Мне приснилось, что мама умерла, и я остался один, – ровным голосом ответил Джей.
Я опешил, но всё же нашёл в себе силы потрепать его по волосам:
– Такого никогда не случится.
– Ну почему же? – повернувшись, он лёг на бок. – Папа умер. И мама когда-нибудь умрёт. Все люди умирают.
Мы помолчали. Джей, ёрзая, пододвинулся ко мне вплотную – сбегать мне было более некуда, я и так подпирал спиной стену – и по-собачьи ткнулся носом в шею.
– Тебе нравится моя мама? – шепнул он, опаляя кожу мятным от зубного порошка дыханием.
– Она хорошая женщина… – я тщетно пытался сосредоточиться на разговоре, но внутри уже горел огнём.
– Я имел в виду, нравится ли она тебе как женщина, – пояснил Джей.
– А ты не мал ли задавать такие вопросы? – я упёрся ладонью ему в грудь, намереваясь оттолкнуть, но не смог – скользнул лишь пальцами на живот и быстро убрал руку.
Джей, опершись на локоть, приподнялся и посмотрел мне в глаза:
– Осенью ты уедешь?
– Да, – кивнул я.
– Понятно, – взбрыкнув ногой, Джей отшвырнул одеяло и поднялся. – Мне больше не страшно, я пойду, – и он ушёл.
А я ещё долго лежал без сна, собирая себя по кусочкам.
***
Дня три Джей скрывался от меня – то ли дулся, то ли просто сбегал рано утром из дома по своим важным мальчишеским делам – а потом пришёл сам, опять ночью.
– Снова страшный сон? – участливо поинтересовался я, когда он с размаху плюхнулся на мою кровать.
– Нет, – тряхнул головой Джей.
Он сидел, ссутулившись, какой-то весь несчастный, задумчивый, теребил в пальцах простынь. Я всё-таки не удержался и погладил его по плечу, обмирая, скользнул пальцами на спину, обрисовал треугольники лопаток и примял выпиравший дельфиньим плавником позвоночник. Джей задышав чаще, выгнулся по-кошачьи, подставляясь под ласку, и спросил:
– Я тебе нравлюсь?
Я замер. А Джей, развернувшись, стянул с меня одеяло и, упорно смотря куда-то в сторону, сообщил:
– Я знаю, чем занимаются взрослые, когда они любят друг друга.
– Чем же? – засмеялся я.
Глаза Джея зло блеснули в темноте, а затем он решительно просунул свою маленькую горячую ладошку под резинку моих трусов. Господи, у меня едва не встало ему в руку!
– Джей! – испугавшись, я повёл себя, как истеричная девица, и отпихнул его с такой силой, что он, не удержавшись на краю, шлёпнулся на пол.
– Что? – в отчаянии выкрикнул он и зачастил: – Я знаю, что нужно делать. Я всё сделаю правильно. Я уже пробовал. Ты только разреши мне…
– Нет, – отрезал я, чувствуя, как внутренности стягивает в узел от возбуждения. – Нет, – повторил я больше для себя самого, нежели для Джея.
Вскочив на ноги, он глянул на меня косо и со словами:
– Предатель, – выбежал вон из комнаты.
Я встал и, подойдя к окну, распахнул створки, желая освежиться – прохлады, впрочем, не было и в помине. Отдышавшись и успокоившись, я принялся паковать свои вещи.
Наутро у Джея были заплаканные глаза. За завтраком он ковырял вилкой в яичнице, размазывая желток по тарелке. Допив чай, я откашлялся и сказал:
– Шерон, я получил срочную телеграмму из Лос-Анджелеса, я уезжаю.
Джей вскинул на меня затравленный взгляд и скривил губы.
– Так скоро, – ахнула Шерон. – Но как же?..
– Я заплачу, как уговаривались, – поспешил я успокоить её. – Спасибо за гостеприимство.
Когда я поднялся из-за стола, Джей тенью скользнул за мной и, нагнав меня в гостиной, дёрнул за рукав рубашки. Я развернулся, и он вдруг, опасливо покосившись в сторону кухни, привстал на мысочки и обнял меня. Я неуклюже клюнул его губами в шёлковую макушку, запоминая вкус и запах, и Джей, шмыгнув носом, отстранился.
– Прости меня, жеребёнок, – шепнул я.
Джей хотел что-то сказать, но тут в гостиную вошла Шерон, и он попросту сбежал на улицу.
***
Мы случайно встретились несколько лет спустя. Не могу сказать, что я часто думал о Джее всё это время, напротив, воспоминания о нём хранились в одной из запертых ячеек моей памяти, откуда извлекались крайне редко. В ту осень у меня был тур презентации новой книги по крупным и не очень городам Америки, и наша встреча произошла, кажется, в Сан-Антонио. Помню, я сидел тогда за столом в каком-то торговом центре и, зевая, подписывал пахнувшие типографией развороты восторженным полным домохозяйкам, когда ко мне подошёл подросток – на которого я едва обратил внимания – протянул книгу и сказал:
– Пожалуйста, напишите «от Дженсена для Джея и Шерон Падалеки с любовью».
Я вскинулся, и увидел совершенно незнакомого мне парня.
– Привет, – робко улыбнулся он.
– Привет, – поздоровался я.
За эти годы Джей вытянулся, притупился и раздался в плечах. Длинная чёлка всё так же закрывала его глаза, и он явно не избавился от детской привычки грызть губы.
– Откуда ты здесь? – спросил я.
– Пару лет назад мать продала ранчо, и мы переехали в город, – он засунул руки в карманы. – Когда я узнал, что у тебя здесь презентация книги, не мог не прийти.
Я кивнул:
– Если ты никуда не торопишься, то минут через сорок я уже освобожусь, и мы можем поболтать где-нибудь.
– Хорошо, – Джей отошёл в сторону, подпуская ко мне очередную даму за сорок.
***
Мы поехали ко мне в отель – Джей сам так захотел. Войдя в номер, он огляделся и спросил:
– Есть чего пожрать?
Мне почему-то вдруг стало неуютно.
– Если хочешь, я могу заказать в ресторане. Скажу, чтобы принесли в номер.
– Не стоит, – отмахнулся он.
– Как Шерон? – ради приличия поинтересовался я, впрочем, вообще не понимая, на какие темы помимо этой мы можем поговорить.
Подойдя к окну, Джей погладил рукой тяжёлую бархатную портьеру:
– Мама работает официанткой в кафе. В последнее время она много пьёт, – развернувшись, он подцепил подол футболки и, стащив её с себя, обыденным жестом отшвырнул в сторону.
Когда он принялся расстёгивать ремень, я шагнул к нему и перехватил его руку – худое запястье до сих пор помещалось между моими большим и указательным пальцами.
– А ты чем занимаешься? – я разглядывал его: некрасиво выпиравшие рёбра, белёсый длинный шрам на левом боку, ярко выделявшийся на загорелой коже – судя по всему, солнце навсегда оставило на неё свой отпечаток.
Джей помолчал.
– Разным, – наконец уклончиво ответил он и попытался выдернуть руку: – Не переживай, я уже совершеннолетний.
Разжав пальцы, я сделал пару шагов назад:
– Джей, нам не следовало заниматься этим тогда – не нужно и сейчас. Иногда прошлое лучше оставить в прошлом.
Его скулы вспыхнули ярко, и он вздёрнул подбородок, но потом просто сказав:
– О’кей, – подобрал футболку и направился к выходу.
Уже взявшись за дверную ручку, он обернулся и улыбнулся криво:
– Отец умер, когда мне было восемь с половиной. Мать любила его без памяти, и едва с ума не сошла от горя – она тогда слегла на полгода, а я остался сам по себе. Я просыпался утром и шёл в школу, возвращался днём домой и готовил обед, кормил мать, ухаживал за ней. Однажды она показала мне пузырёк снотворного и сказала, что с помощью этих пилюль может отправиться вслед за отцом, с тех пор я начал прятать от неё таблетки, а заодно и кухонные ножи, на всякий случай. На лице матери никогда больше не было написано ничего кроме равнодушия, апатии и тоски. Потом она оклемалась и вспомнила, что у неё есть я. Периоды невыносимой опеки из-за боязни потерять меня чередовались с затяжными депрессиями. Мать пыталась стать мне то другом, то ставила на одну планку с собой, то вообще переставала обращать на меня внимания. Я рос с мыслью, что на мне, как мужчине, держится семья. Я пытался заслужить мамино внимание, думая, что в чём-то провинился, и она наказывает меня, но потом просто понял, что она эмоционально опустела внутри, от неё осталась лишь тонкая оболочка. Когда я в ту ночь сказал тебе, что это для меня не первый раз, я не соврал. Ты должен понять, несмотря ни на что, я был всего лишь ребёнком, одиноким, несчастным, глупым. Я многого не понимал тогда, подменял одни вещи другими, – Джей опустил голову и шепнул: – Я просто хотел, чтобы меня хоть кто-то любил.