Собака, спасённая Хузером во время бомбёжки, таскается за ним по пятам. Ну, или это сам Хузер везде таскается со своей собакой – Леки подозревает, что последний вариант ближе к истине.
Они оба странные – человек и собака – и до отвращения похожи: грязные, худые, голодные, уставшие, из последних сил пытающиеся выжить в этом кромешном аду. Пёс Хузера – у него нет клички, его все здесь просто так и называют «Пёс Хузера» – обычно, повесив морду и помахивая хвостом, неторопливо ковыляет по изрытой разорвавшимися бомбами земле вслед за своим новым хозяином.
Леки не может понять, какого окраса была собачья шкура первоначально: то ли чёрная, а теперь совсем седая от пыли, то ли пегая в светлых подпалинах на пузе и лапах. Шерсть на боках у пса свалялась неопрятными клоками, а на мохнатые лапы налипли комья грязи, но Хузер, имеющий вид не менее всклокоченный и безумный, частенько обнимается со своей шелудивой псиной. Зажав ей морду ладонью, он целует её в нос и шепчет на ухо какие-то нежные глупости. Пёс в ответ, поскуливая, лижет ему руки, слюнявя до такой степени, что обветренная загоревшая кожа начинает жирно блестеть, и лицо, оставляя на лбу и щеках грязные разводы.
Рёбра по бокам у собаки выпирают с такой силой, что, кажется, пропорют их, и та так и будет бегать с торчащими наружу костями. Хузер отдаёт псу ровно половину своего жалкого пайка – ребята из отряда крутят пальцами у виска: мол, самому жрать нечего, а он собаку кормит. Некоторые, правда, подшучивают, что Хузер откармливает пса к Рождеству, чтобы потом зарезать, начинить рисом и запечь на вертеле вместо индейки. В самом деле, чем собачатина хуже копошащихся в их тарелках личинок? Первых Хузер игнорирует, на вторых, сжав кулаки, огрызается, осаживая шутников, и пёс вторит ему глухим ворчанием, которое, правда, быстро затухает в тощей глотке.
В окопе Хузер всегда укладывает пса рядом с собой и укрывает половиной плаща.
– Он наверняка блохастый, – говорит Леки, пристраиваясь рядом.
Хузер смеётся хриплым лающим смехом, переходящим в бульканье:
– Мы и так все здесь блохастые, – и, притянув Леки к себе, утыкается холодным носом ему в шею.
– От тебя воняет псиной, – замечает Леки, на что Хузер отвечает:
– Заткнись и спи. Бога ради, Леки, просто заткнись и спи.
И Леки засыпает, чувствуя, как под боком мерно дышит большой горячий живой ком плоти.
– Да похрен на всё, я продрыхну пару дней, – говорит Хузер и до носа натягивает одеяло.
Следующую неделю он так и блуждает по стадиону – заспанный и лохматый – то кутаясь в своё одеяло, как в плащ, то повязывая его на манер древнеримской тоги.
Леки Хузер напоминает большой шерстяной кокон, колючий и тёплый, из которого сверху виднеется недовольно наморщенный нос, а снизу торчат тощие, чуть кривые ноги с округлыми коленями. Хузер ни на минуту не расстаётся со своим одеялом, а когда Леки удаётся вытащить его в город, аккуратно складывает то на кровати, долго разглаживая ладонью шершавые заломы, будто гладит.
– Надеюсь, ты с ним не целуешься, – подтрунивает над Хузером Леки.
– Когда ещё удастся выспаться с комфортом, – парирует тот. – На Гуадалканале я мечтал об этом.
Однажды Леки возвращается на стадион под утро. Солнце ещё не успело подняться высоко, поэтому лишь облизывает лучами холодные гладкие стены снаружи, а внутри царит сумрак. Леки проходит мимо кровати Хузера – тот лежит, свернувшись калачиком под одеялом, сопит в подушку и чему-то улыбается во сне. Леки замирает и думает, что никогда не видел Хузера таким спокойным и умиротворённым. А затем он, посмеиваясь, аккуратно отгибает край одеяла, задирает грязную майку Хузера и прижимается озябшими ладонями к впалому животу. Хузер подскакивает, матерясь, сонно моргает, пытаясь сфокусировать взгляд, а Леки хохочет от души.
– Придурок, – шипит Хузер.
– Вы оба придурки, – доносится недовольный голос с соседней койки, – дайте спокойно поспать!
Хузер, продолжая что-то недовольно бурчать, укладывается обратно и прячется под одеяло с головой, правда, наружу при этом вылезает голая пятка. Леки щекочет пальцем ступню, кожа на которой грубая и потрескавшаяся, но Хузер не реагирует, и Леки плетётся к своей кровати. Раздеваясь, он думает о том, что одеяло Хузера выглядит гораздо более уютным, чем его собственное.